Позабывши - где я, кто я, -
в полдень на проспекте пыльном,
возле монумента стоя,
маюсь в затрудненье сильном.
Чувствую себя нескладной
вещью, вошью, междометьем -
перед этой глыбой хладной,
перед истуканом этим.
Но не зря с нахальным видом
жмусь я у него под носом:
мнится мне, что этот идол -
дока по любым вопросам.
Кажется, спроси что-либо -
тут же он тебе ответит,
чем и осчастливит, ибо
свет прольёт и цель наметит...
- Стоп! - шепчу себе я хмуро, -
берегись надежд опасных.
Помни, что сия скульптура -
не для разговоров частных.
Будь хоть сорок раз философ,
смолкни, поразмыслив тонко:
здесь не задают вопросов,
здесь благоговеют только...
Грозен монумент и в оба
смотрит, нагоняя стужу.
Но вопросы жгут мне нёбо
перцем - и хотят наружу!
Если не сдержу задора -
может, и добьюсь ответа,
но не удивлюсь, коль скоро
крепко поплачусь за это.
Тяжкий вертикальный ноготь
прямо надо мной маячит:
значит, я умру, должно быть,
тут же, на проспекте, значит.
Ах, неужто, песня спета?
Дрогнув, я сбиваюсь с такта.
Надо уходить с проспекта.
Надо поберечься как-то.
глуп я и воспитан плохо!
С мрамором шутить негоже,
либо - ожидай подвоха.
Но язык мой, враг мой, так и
лезет, не поняв угрозы!
Весь в азарте, как в атаке,
рвётся задавать вопросы.
Командора? Мойдодыра?
Слышу: поднимает ропот
вся прокуратура мира.
Но безумство святотатца
мной уже владеет, видно.
Так и не сумев сдержаться,
я произношу бесстыдно:
- ЧТОБЫ ЛУЧШЕ СЛЫШАТЬ!
- Памятник, зачем тебе такие большие руки?
- ЧТОБЫ ОБНЯТЬ ТЕБЯ!
- Памятник, зачем тебе такие большие зубы?
(не даёт ответа...)
М. Щербаков. Воздвиг я памятник.